[Santyago]

Секунды тянутся как минуты, как часы, как века и столетия. Секунды сомнений, секунды замешательств, долгие секунды принятия решения, секунды для исполнения. А голос в ухе становиться все настойчивее. Он требует, он просит принять решение, он просит задуматься и трезво взвесить ситуацию, он почти умоляет, успокаивая и давая понять что так надо, он требует, почти кричит, говоря что нет выхода, что это единственный вариант. Он кричит, выводя из холодного ступора и окоченения разум, который судорожно ищет ответ, пытаясь ухватиться хоть за какую-то спасительную нить. Холодная сталь под пальцем, почти уже горячая от напряжения и вспотевшей плоти. Дрожащая рука от напряжения и страха, сведенные мышцы до боли в суставах, побелевшие костяшки пальцев. Разум отказывается воспринимать информацию, глаза, до боли, напряженно всматривающиеся в силуэт в окне, и пытающиеся найти спасительный ответ для ноющего мозга. А голос настойчив, теперь он не просит, теперь он отдает приказ, режущий ухо и раздирающий мозг и сердце. Все замирает, время перестает бежать куда-то. И только десятки взглядов обращены, они впиваются, разрывая истерзанную болью и сомнением душу. Сердце замирает на половине удара, дыхание обрывается, глаза стекленеют, рука перестает дрожать. Мог принимает решение, поддается чужой воле, а сердце отказывается верить, протестуя. Медленный поворот головы, хруст в шеи, мышцы отказываются подчиняться, с болью растягиваясь. Последний взгляд на обреченного. Шаг назад, легкий разворот тела, рука вытягивается и расслабляется, на лицо наползает холодная маска, палец впивается в холодный метал, с силой надавливая и стирает необходимость дальнейшего выбора. Глухой щелчок, тихий, почти неслышимый выдох стали, которая выплевывает застрявший в глотки комок свинца. Время идет очень медленно, как будто включили по кадровую перемотку на замедленном режиме. Тихое жужжание, рассекаемого воздуха, скрежет режущий уши, рвущий ткань, пробивающий кость, проходящий по мягкому, и снова кость. Тело немеет, его сдавливают невидимые цепи, обволакивая, и мешая хоть бы вздохнуть. Сердце замирает, грудная клетка неподвижна, воздух застреет в ней, в виске разливается тянущая пульсирующая боль, зрачок расширяется, тупо глядя вперед. Синее, живые, ясные глаза смотрящие в ответ, начинают тускнеть. С темного пятна на лбу, на них медленно, как змея, сползает струйка горячей алой жидкости, капая на щеку, и продолжая полсти ниже. За ней еще и еще одна. Глаза смотрят растерянно, испуганно, полные непонимания, и желания жить, устремленные вперед, с надеждой глядящие в ответ. Такие живые детские глаза, еще не видевшие ни школы, ни страданий, ни страха, ни потери, затягивает прозрачная пленка, как омут забытья, в который уже погрузилось сознание, не успевшее понять, что произошло. Полная тишина, и в ней слышен последний удар сердца, последний, так и не вышедший до конца выдох, застрявший где то по середине сведенных легких. А время неумолимо стоит на месте, не желая отпускать душу пленника, освобожденную от земных оков. Маленькое тело, смуглое, и такое гладкое, не обремененное на лице морщинами тяжести лет, и груза жизненного опыта, медленно, раскинув руки чуть в стороны, продолжает опускаться назад. И кажется, чья то не видимая рука поддерживает снизу, плавно укладывая на пыльную поверхность темно серого покрытия земли. Слышен звонкий, пустой, пронизывающий до костей звук соприкосновения головы с поверхностью. Время неумолимо ползет, не желая выпускать из своих объятий. Алая, горячая, солоновато пахнущая жидкость растекается в стороны, смывая дневную пыль с дороги. И тишина, режущая до боли в ушах, до тошнотворного писка, стучащая в виски и пронизывающая сотнями игл. И все обрывается в миг, когда тишину разрывает пронзительный, звонкий, до боли в костях и сердце пронзающий, женский крик. И кровь стынет в жилах, отказываясь течь по венам. Сердце сжимается в комок, покрываясь ледяной коркой, а из глубины сознания, как змея, вонзающая ядовитые клыки в тело, выползает осознание того, что произошло. Рука, налившаяся свицом и ставшая такой тяжелой, как безвольная плеть падает вниз, судорожно сведенными пальцами, сжимая, как самое дорогое на свете, теплую сталь. И все звуки смолкают, не слышен становится даже крик матери, которая уже обнимает бездыханное тело ребенка, и сыпет проклятья , глядя ненавидящим взглядом на руку со сталью, и замершие холодные непроницаемые глаза. Пересохшее горло тщательно старается сглотнуть застрявший ком. Сухие, потрескавшиеся от жары и напряжения губы. сведены в тонкую линию. Суета, куда-то все бегут, мелькают, проносятся минуты, как секунды, теперь, время нагоняет свой ход, обгоняя и подгоняя замерших на месте. Руки, настойчиво ведущие в сторону, оживший голос в ухе, который что-то говорит, подбадривая и хваля, а кругом пустота, пустыня холодная и поглощающая, затягивающая карающую руку. Дыхание становится ровным, взгляд пустым, тело движется по инерции, а глаза, смотрящие теперь в землю, ничего не видят, кроме ясных живых голубые глаз, глядящих в ответ, и улыбки полной доброты и жизни, как и глаза.